Наконец ушли последние из гостей. Дядя Сэм и кузины уже принялись собирать оставшиеся после представления шары, котомки и прочие вещи и предметы. Тетя Рут радовалась, что все прошло как в былые дни, и расхваливала великодушие его сиятельства графа и дорогой Элли, устроивших им такой замечательный праздник. Словно все это было сделано ради семьи Трэнсомов.

– Я не хотел этого говорить при чужих, – воскликнул дядя Гарри, глядя на графа и Элинор и хитро улыбаясь, – но посмотрите, под чем вы стоите!

Такие слова в сочельник могли означать лишь одно. Граф, подняв голову, увидел то, что ожидал, – ветку омелы над дверью.

– Спасибо, дядя Гарри, – поблагодарил он. – Глупо не воспользоваться такой приметой, не правда ли?

Он привлек к себе Элинор и поцеловал ее. Поцелуй был долгим и вызвал шумное одобрение всего клана Трэнсомов. Кто-то, не удержавшись, даже свистнул.

Он не поверил бы раньше, подумал граф, глядя в глаза жены, что сможет быть таким счастливым, как в этот короткий миг. Загадывать дальше не хотелось.

– Счастливого Рождества, Элинор, – промолвил он.

– Счастливого Рождества, э-э… Рэ… Рэндольф, – ответила она.

Глава 15

Ужин был перенесен на более поздний час, поскольку детский праздник затянулся дольше, чем все ожидали. Дядя Бен не увидел в этом ничего необычного, и все с ним дружно согласились. Чаепитие после концерта было с довольно щедрым угощением, и, чтобы отдать должное ужину, понадобится еще некоторое время. А не отужинать в сочельник так, как положено, означало бы глубоко обидеть главную стряпуху Гресвелл-Парка, чего эта хлебосольная и добрая женщина никак не заслуживала.

Перерыв между ужином и мессой в церкви соответственно сократился до полутора часов. Но прежде чем кто-то предложил, чем занять это время, или успел распорядиться, чтобы подали чай, из деревни прибыли ряженые. Раскрасневшиеся от морозца, с нотами под мышкой, они заполнили холл, наследив на полу мокрой от тающего снега обувью.

В поместье, порядком отстоявшее от деревушки, они заходили в последнюю очередь, обойдя деревню и близлежащие коттеджи, поэтому всегда жалели, что приходится так скучно заканчивать свой веселый поход. Но тут их ждал неожиданный сюрприз. В прежние времена владелец поместья обычно появлялся на лестничной площадке лишь к концу песнопений, сдержанно кланялся, желал счастливого Рождества и тут же уходил. Его родители, граф и графиня Фаллоден, встречали ряженых, тоже не спускаясь к ним в холл, дружелюбно раскланивались, но прослушивали пение с начала до конца, благодарили и, отдав слугам распоряжение принести угощение, тоже удалялись в свои апартаменты.

Совсем иначе повел себя новый владелец поместья, которого те из ряженых, кто был постарше, помнили еще мальчиком, тихим, не по летам серьезным и немного печальным. Он вместе с молодой графиней вышел на лестничную площадку еще до того, как закрылась дверь за последним вошедшим ряженым. Граф и графиня рука об руку спустились в холл, а за ними последовали и все их многочисленные гости, оказавшиеся шумными и веселыми родственниками молодой графини.

Не успели ряженые запеть первую обрядовую песню, как к ним присоединились голоса присутствующих, и вскоре пели все, даже, как с удивлением заметили поселяне, и сам молодой граф.

Обычно в каждом доме ряженые исполняли не более четырех песен, а в поместье пытались ограничиться тремя. Сейчас им не удалось бы закончить на четвертой песне, даже если бы они захотели. В холле звучала одна песня за другой, и у лакеев, стоявших навытяжку у двери, был такой вид, будто они вот-вот присоединятся к общему хору.

Наконец граф кивком дал знак слугам вносить угощение: пиво с пряностями, горячий сидр и пирожки с миндалем и изюмом. После угощения ряженые, да и все остальные, включая графа и графиню, спели еще одну песню. Затем начались шумные поздравления, крепкие рукопожатия, и ряженые отбыли, провожаемые дружескими напутствиями, хотя через час и тем и другим предстояло вновь встретиться в церкви на вечерней мессе.

Между женщинами тут же состоялся оживленный обмен мнениями, каким образом можно всем добраться до деревушки только на двух имеющихся в поместье санях. Видимо, не избежать нескольких поездок, разумно заключила тетя Берил. Мужчины, разумеется, поедут верхом, высказала свое предположение тетя Юнис. А тетушка Рут благоразумно заметила, что если пренебречь некоторыми неудобствами, то в одни сани можно сесть втроем.

Конечно, не обойдется без скучных ожиданий в церкви, пока все не приедут, и треволнений тех, кто еще остался в поместье и опасается, что они опоздают на мессу. Впрочем, вскоре все пришли к выводу, что молодежь вполне способна добраться до деревушки и церкви пешком. Это всего лишь какая-нибудь миля, не больше. Вечер был ясным и тихим, как и накануне.

Если на то пошло, заявила тетя Берил, она тоже готова присоединиться к молодежи. Ее поддержала тетя Катерина, пояснив, что это пойдет им только на пользу, учитывая, сколько они съели в эти последние часы. Ведь смогли же они дойти пешком до горок и леса, напомнила всем тетя Айрин, такое же расстояние отделяет их от церкви. Что ж, если все согласны идти пешком, храбро объявила тетушка Рут, нет надобности ради нее одной закладывать сани. Она тоже пойдет пешком. Кто-нибудь, например, Сэм или Бен, а то и Обри охотно понесет ее, если она устанет. Но она уверена, что до этого не дойдет, она справится.

Граф так и не успел предупредить всех, что распорядился приготовить и сани, и оба экипажа, которые могут доставить гостей в церковь. Все было решено: они пойдут в деревню пешком. Граф, улыбнувшись про себя, отменил свое распоряжение относительно саней и экипажей. Никого из дам не беспокоило, что в церковь они явятся с красными носами и все в снегу.

В церкви Элинор увидела много знакомых лиц, теперь она даже знала их имена. Это были торговцы и богатые арендаторы, с которыми она познакомилась в день приезда в Гресвелл-Парк, крестьяне и мелкие арендаторы, которых она навещала в коттеджах по их приглашению или сама заходила к ним с корзиной еды и лекарствами. Были здесь деревенские бедняки, гости детского праздника и, конечно, ряженые.

Она улыбалась им, направляясь с мужем по проходу к своим скамьям, и ей улыбались в ответ. Что ж, возможно, совсем неплохо быть графиней. Элинор особенно ласково улыбнулась миссис Ричарде, которая была не на шутку больна, когда неделю назад она навестила ее.

В центре перед алтарем стояло изображение сцены Рождества Христова. Играл орган, звонили колокола. Элинор опустилась на скамью и облегченно вздохнула, наслаждаясь торжественной атмосферой рождественской мессы. Это было самое замечательное Рождество в ее жизни, хотя для нее это всегда лучшее время в году.

Если бы… Она проследила за рукой мужа, потянувшегося к Библии. Нет, она не должна пытаться коснуться рукой Вифлеемской звезды. Ей надо быть довольной тем, что у нее есть. А то, что у нее есть, – не так уж мало, если сравнить с началом ее, как она считала, чрезвычайно неудачного брака. Если установившаяся между нею и графом дружба, даже теплота, продолжится и после Рождества, когда гости уедут, она будет удовлетворена своей жизнью.

Во всяком случае, почти удовлетворена.

Но внезапно о себе напомнило чувство вины. Она считала это Рождество лучшим в своей жизни. А как же смерть отца? Его нет с ней.

Он ушел навсегда. Она вспомнила его последние часы, как ему привиделась ее покойная мать и он разговаривал с ней. Отца нет, а она весело празднует Рождество, хотя со дня его смерти прошло менее двух месяцев. Но он сам просил ее, чтобы Рождество было веселым.

Больно сжалось горло, и Элинор с трудом глотнула воздух. Преподобный Блодел начинал службу.

Не все прихожане разошлись по домам после мессы. Большая их группа осталась на паперти еще примерно на полчаса, обмениваясь поздравлениями и рукопожатиями, слушая торжественный перезвон колоколов. Граф на одно мгновение вдруг подумал, что ничуть теперь не удивится, если окажется, что все жители деревушки и прилегающих ферм приглашены в Гресвелл-Парк. Но такого, к счастью, не произошло. Все наконец отправились по домам.